Большая приватизация Европы...

Ультратолерант Либерал

Большая приватизация Европы Предвоенный передел собственности: от «Плана Дауэса» к «Плану Маршалла» Владимир Можегов 6 11845 195102 Подписание мира 1919 год Подписание мира 1919 год (Фото: Картина Уильям Орпен/ wikipedia) Яндекс.Директ Жилой комплекс премиум-класса Выберите готовый жк на экологичном западе Москвы с парком и рекой Рассрочка skolkovo-park.comАдрес и телефон Акция в ЖК «Солнечная Система»! Есть 260 тыс. руб? Купите квартиру! Уникальные условия: 1й взнос - 10%. urbangroup.ruАдрес и телефон В 1918 г. Германия потерпела поражение в Первой мировой войне, унесшей миллионы жизней и еще больше денег. При этом США кредитовали Англию, Англия — Францию, Франция — Россию. К концу войны Англия оказалась должна США более 8 миллиардов фунтов стерлингов (при том, что совокупные затраты Великобритании на постройку самого мощного в мире флота дредноутов в 1907 — 1914 гг. не превышали 50 миллионов фунтов). Теперь за все эти кредиты предстояло расплатиться Германии. Узел завязывается Пока большевистская Россия расплачивалась за англо-французские кредиты красным террором и грабежами союзников, на Германию были наложены неслыханные репарации в размере 132 миллиардов золотых марок (сумма, вдвое превышающая национальный доход Германии за 1913 год). Кроме того, лишенную армии, торгового флота и колоний, страну обязали большую часть своих производственных мощностей выделять на строительство кораблей для союзников и добычу угля для Франции. В следующем году веймарское правительство, изыскивая резервы для выплаты репараций, решает обложить крайне высоким налогом крупный немецкий капитал. Результат не заставил себя ждать. Капиталы, через так называемую «западную дыру» (das Loch im Westen), услужливо предоставленную банками, хлынули из страны. Через четыре года, оценивая размер германских вкладов в банках США, газета «Нью-Йорк тайм» назовет цифру в два миллиарда долларов, что соответствует приблизительно четверти ВВП Германии в 1923 году. Но главным каналом бегства капиталов были в тот момент не США, а Голландия, куда по отработанным схемам утекали крупнейшие сталелитейные компании страны. С 1920-го по 1929 год экономика Голландии переживала баснословный рост. Не оставались в накладе также банки Швейцарии, Норвегии, Швеции, Дании. В мае 1921 года Рейхсбанк Германии, все более слабея, приостановил конвертирование марки в золото, запустив тем самым процесс инфляции. 31 августа 1921 г. Германия выплатила, наконец, свой первый миллиард в золотых марках. Как только золото потекло на Запад, внутренний курс марки упал сразу с 60 до 100 марок за один доллар. С этого момента падение шло по нарастающей, обратившись вскоре в ничем не сдерживаемый обвал. С конца 1921 года цены росли более чем на 50 процентов в месяц. К концу следующего они превысили довоенный уровень в 1475 раз. В таких условиях Германия более не могла выплачивать свой чудовищный долг. И в январе следующего года, обвинив ее в нарушении обязательств по выплатам репараций, Франция оккупирует Рур — индустриальное сердце Германии: 1800 квадратных миль территории, 10 процентов населения, 80 процентов добычи и выработки немецкого угля, чугуна и стали. Еще в 1919 г. в Версале, при первой перекройке Европы, маршал Фош пытался провести границы с Германией по Рейну, отторгнув у нее Рурский промышленный бассейн, и создав в Рейнской зоне буферное государство. Однако, натолкнувшимся на противодействие англичан (которые, разумеется, не могли допустить чрезмерного усиления Франции), французам пришлось довольствоваться созданием Прирейнской демилитаризованной зоны и, направленной против Германии, Чехословакии. И вот теперь, спустя четыре года, у Франции появился повод вновь вспомнить о своих планах. Французы прекрасно понимали, что потеряв Рурский промышленный бассейн, Германии никогда уже не возродиться в полную силу. Напротив, перед Францией господство над Руром открывало огромные перспективы: ее тяжелая промышленность получала уголь и кокс, а эльзасские текстильные фабрики — германские рынки. Пуанкаре мечтал о создании на базе Рурского промышленного бассейна угольно-железного синдиката под эгидой французского капитала. Если же учесть, что Франция на тот момент и так контролировала Восточную Европу (с помощью Чехословакии и своих марионеточных военных блоков вроде Малой Антанты), то, оккупация Рура одним наскоком превращала Францию в экономического и политического гегемона континентальной Европы. Соблазн был слишком велик, а «запретный плод” слишком близок. И Пуанкаре решился. С центральных журнальных трибун вновь полились экспрессивные эскапады маршала Фоша: «Если случится война, то победит та сторона, которая раньше завладеет переправами через Рейн!”. «Рейнская провинция должна быть освобождена от пруссаков!”. После энергичной «артподготовки» началась оккупация. Страшась в одиночку идти на столь отчаянный шаг, Пуанкаре взял в союзники еще и бельгийцев. И вот, 11 января 1923 г. семнадцатитысячная франко-бельгийская армия входит в Рур, и в течение шести дней оккупирует его города (Эссен, Бохум, Дортмунд), рудники, шахты, заводы, железнодорожные станции и порты. Лишенная армии Германия не может оказать никакого сопротивления. Попытки же «пассивного сопротивления» пресекаются со всевозможной жестокостью. 31 марта 1923 года манифестация рабочих в Эссене расстреляна войсками. Следуют показательные казни саботажников. Всего в ходе оккупации оказывается убито и расстреляно до 400 человек. Разумеется, оккупация Рура была грубым нарушением Версальских соглашений. Но на все недоуменные вопросы англичан французы отвечали, что это — единственная возможность заставить немцев платить. Что же касается самой Германии, то ее, и без того агонизирующая, экономика такого удара пережить не могла. И вот, в то время как десятки тысяч немецких рабочих, под дулами французских винтовок, добывали уголь, грузя его на уходящие на Запад эшелоны, марка понеслась в пропасть, к историческому максимуму гиперинфляции. Вмиг обнищавшее население страны вернулось в состояние отчаянного голода, который уже испытало в 1918−19гг., когда Германию вынуждали таким образом к подписанию Версальских соглашений (и который стоил немцам сотен тысяч жизней). Теперь Германия вновь лежала посреди Европы обреченной на гибель добычей. И многие руки вновь жадно потянулись в ее сторону, спеша не упустить своего куска. Среди многих примеров такого рода, самым выдающимся стала, несомненно, оккупация Литвой немецкого порта Мемель. На этом стоит остановится. После версальских манипуляций (передаче Польше полосы немецкой земли, дающей поляком выход к морю, т.н. «польского коридора»), древние немецкие города Мемель, Данциг и Кенигсберг оказались отрезанными от основной части Германии. С этими «подвисшими» городами Восточной Пруссии надо было что-то делать. Но что? Всякое решение оказывалось чревато новыми проблемами. В итоге было решено присвоить им статус вольных городов с немецким самоуправлением и отдать под юрисдикцию Лиги Наций. При этом Данциг оказался в сфере влияния Польши, а Мемель — в сфере Литвы. С точки зрения разжигания всевозможных конфликтов, едва ли можно было найти решение более «удачное». В 1939-м году именно Мемель и Данциг станут спусковыми курками Второй мировой. Но пока узлы будущих трагедий только завязывались. И вот, в те самые дни, когда франко-бельгийские войска вошли в Рур, в Мемеле внезапно появились вооруженные литовские отряды. Они разоружили крохотный французский контингент и захватил город. Конечно, действия Литвы были прямым актом бандитизма. Но ведь ровно тоже самое в те же самые дни французы совершали в Руре! Англичанам же, занятым выяснением отношений с Францией, было не до Мемеля. В итоге (на что и надеялась Литва), скандал просто замяли. Так, через пять лет после окончания мировой войны и провозглашения президентом Вильсоном «новой эры мира и справедливости”, уровень международной законности достиг исторического дна. Гиперинфляция После захвата Рура, в Германии начинается то, что позднее назовут гиперинфляцией. В ноябре 1923 года золотая марка стоит уже триллион бумажных марок. Одно яйцо — 8 миллионов марок. Безработица утраивается, в рабочих трущобах свирепствует голод, уровень детской смертности достигает 20%. А поскольку денег на гробы нет, немцам приходится хоронить своих умирающих детей и родственников в картонных мешках. Перед спекулянтами же открывается настоящий «клондайк». Процентные ставки ростовщиков растут на 35 процентов в день. За три дня цены вырастают вдвое, за месяц — в тысячу раз. Цены в магазинах меняются несколько раз в день. Новые банкноты всё большего достоинства печатаются два раза в неделю. «Были такие дни, когда утром газета стоила пятьдесят тысяч, а вечером — сто; кто хотел обменять иностранные деньги, оттягивал этот обмен на час-другои?, ибо в четыре часа он получал во много раз больше, чем за шестьдесят минут перед тем» — вспоминал Стефан Цвейг, назвавший это время «ведьминым шабашем инфляции»: «В трамвае платили миллионами, бумажные деньги развозились из имперского банка в другие его отделения на грузовиках, а через две недели банкноты в сто тысяч находили на помойке: их с презрением выбросил нищий. Шнурок от туфли стоил больше, чем до того сам ботинок, нет, больше, чем роскошный магазин с двумя тысячами пар туфель; замена разбитого стекла — больше, чем раньше весь дом; книга — чем до того типография с сотнями ее станков. За сто долларов можно было кварталами закупать семиэтажные дома на Курфюрстендамм. Фабрики — в пересчете — стоили не больше, чем раньше какая-нибудь тележка». (С.Цвеи?г, Вчерашнии? мир). «Массовые экономические убийства» — так это головокружительное безумие назовет Дж.Г. Уэллс. А немецкий банкир Ялмар Шахт — «примером искусных мер по экономическому уничтожению Германии». После Второй мировой тот же Шахт будет осторожно объяснять ситуацию тем, что Германия «не нашла иного способа остаться на плаву, кроме как уничтожить инфляцией свою собственную валюту». Англичане до сих пор называют гиперинфляцию попыткой немцев уклониться от репараций путем выпуска бумажных денег. Но сам же Шахт в книге «Магия денег» (1967) обмолвится, что не Веймарское правительство, а сам Рейхсбанк, ведущий свои спекулятивные операции частным образом, вбрасывал в германскую экономику все новые и новые тонны бумажных денег в то время, как иностранные спекулянты нагревались на простейших манипуляциях: взять в долг валюту, продать ее, а затем, выкупив ее по меньшей цене, отдать долг. Так или иначе, одновременные действия управляющего Рейхсбанком Хафенштейна и международных спекулянтов дали замечательный результат. За кратчайшее время крупнейшие производственные мощности страны оказались в руках возникшей «из ничего» олигархии. Так, некий Ричард Кан, сколотивший состояние на послевоенной ликвидации винных складов, купил крупнейший государственный военный завод Германии Deutsche Werke по цене металлолома. Подобное происходит по всей Германии. К концу этой эпопеи, когда Рейхсбанк уже не смог совладать с ненасытным спросом на деньги, делать деньги «из ничего» было разрешено и другим частным банкам. Страна обратилась в «эльдорадо». Подобно нашествию саранчи ее наводнили тучи проходимцев из восточной Европы, скупающих недвижимость и все, что имело хоть какую-то ценность по цене бумаги. Любой, имеющий в кармане тысячу долларов, мог совершить в Германии грандиозные сделки. Нувориши стремительно всходят на небосклон Германии и расцветают на нем целыми семейными кланами и созвездиями: братья Ципрут, братья Роттеры, братья Склярек… Последняя семейка, опутав своими махинациями администрацию Берлина, украла из казны 10 миллионов золотых марок. А в шумном коррупционном скандале с братьями Бармат оказалась замешана политическая верхушка страны, вплоть до бывшего рейхсканцлера Бауера (лидера социал-демократов) и президента Эбера. Ловкие проходимцы Бармат, обильно «подмазывая» власти, получили по поддельным бухгалтерским книгам государственный заём в 38 миллионов золотых марок и примерно на ту же сумму обокрали десятки тысяч простых вкладчиков. Кажется, республика дошла до предела своего разложения. Вообще, то, что происходит в эти месяцы со страной, напоминает банальный гоп-стоп. Пока французская армия в Руре держит нож у сердца Германии, управляющий Рейхсбанком Хафенштейн под защитой британского посла лорда д’Эбернона, мягко журящего этого «прямого и честного, но упрямого» человека, врубает на полную мощность печатный станок, а крупные спекулянты дочиста выгребают карманы жертвы. То же, что не захватывают стальные зубья крупных воротил, доклевывают стаи мелких мародеров. Русский певец Александр Вертинский, оказавшийся в немецкой эмиграции, вспоминал об этом «блиц-крахе Германии» так: «…Немцы окончательно растерялись. Началась паника. Массовые самоубийства охватили Германию. Ловкие спекулянты скупали дома целыми кварталами, и немцы, как слепые, продавали их за ничего не стоящие миллионы, которые через несколько дней оказывались простыми бумажками. Огромные универсальные магазины, такие, как «Ка-Де-Ве», например, оказывались очищенными от товаров в одно утро. А к вечеру марка падала вниз на сто пунктов, и то, что было продано магазином за сто марок, нельзя было уже купить за тысячу. Пока немецкое сознание переваривало все это, тысячи людей, главным образом иностранцев, конечно, заработали безумные деньги. Один только мой знакомый, одесский коммерсант Илья Гепнер, имевший в кармане всего-навсего одну тысячу американских долларов, умудрился купить шесть домов и огромный «Луна-Парк» в Берлине. Когда немцы, наконец, поняли, в чем дело, было уже поздно. Три четверти из них были разорены. Так начались первые годы их послевоенного существования. Берлин был весь покрыт сетью маленьких киосков, напоминавших лимонадные будочки. Из крошечных окошечек видны были только руки. Иногда это были большие, волосатые, иногда сухие, жилистые, часто смуглые. Над будочками красовалась надпись: «Вексельштубе». Это были менялки. Лавочки, где торговали деньгами. Потные, запыхавшиеся люди подлетали к окошечку, хрипло бросали несколько слов, из маленьких и больших чемоданчиков выбрасывали на прилавок целые кучи денег, перевязанных в пачки, и получали в обмен зеленые американские доллары. Или наоборот, разменяв одну десятидолларовую бумажку, получали из окошечка целый чемодан марок. Знаменитый петербургский спекулянт, «банкир» Дмитрий Рубинштейн говорил мне с отеческой нежностью в голосе: «Хотите посмотреть моего ребенка?”. Особого желания у меня не было. Но, чтобы не огорчать отца, я согласился. Мы стояли около сквера. «Ваш ребенок здесь?” - спросил я, указывая на толпу игравших детей. Рубинштейн снисходительно улыбнулся. «О, нет. Он у меня уже большой. Ему уже семнадцать лет. Это будущий гений. Да. Чтобы вы знали! Сегодня день его рождения. Я подарил ему это…- Он указал рукой на деревянный киоск с надписью «Вексельштубе». — Пусть ребенок приучается. У него такие способности! Скоро отца за пояс заткнет…”. Мы подошли к менялке. Оттуда выглядывало жирное молочно-розовое лицо, напоминавшее свежераспаренный человеческий зад. Пухлые руки с обкусанными ногтями лежали на прилавке. Плотоядный чувственный рот снисходительно улыбался. «Уходи, уходи, папаша. Ты мне мешаешь работать!” - строго прикрикнул на отца «ребенок». Мы отошли на цыпочках в благоговейном молчании…” (А. Вертинский, «Дорогой длинною») Гиперинфляция привела к тотальному разграблению Германии. Но это было еще не самым страшным следствием оккупации. Воспользоваться тяжелым положением страны спешили не только мародеры. В «красных районах» страны активизировались боевики Коминтерна, а по окраинам — сепаратисты. Германия оказалась на грани полного развала и революционного хаоса. Продолжение следует