29 дек, 2013 at 8:53
PM
Выдержки из статьи
двухмесячной давности на сайте РИА "Новости".
"Способов борьбы с таким терроризмом, который существует лишь ради самого терроризма, еще никто не нашел.
Большой войны на Кавказе, на исход которой можно повлиять, нет, а в Дагестане ее и не было. Ту войну, которую ведут террористы, им все равно не выиграть, и они это знают.
Это бессмысленный терроризм. Самый опасный. И, как показал Волгоград, возможно, самый неотвратимый.Взрыв в Волгограде относится к тем новостям, которые обречены долго не сходить с первых полос газет и главных страниц веб-сайтов, но не становятся сенсациями. За три года после домодедовского взрыва россияне будто привыкли к жизни без терактов, но при этом будто не отвыкли от мысли о том, что таковой в любую минуту может случиться.
Может быть, поэтому единственной загадкой, всколыхнувшей воображение обывателя, стал показанный телеканалом НТВ неправдоподобно новый паспорт смертницы, фотографию которого затем в мельчайших деталях стали публиковать интернет-издания и тиражировать социальные сети.
Гунибский район, уроженкой которого по паспорту она является — район с давними террористическими традициями,
Буйнакск — один из самых беспокойных в террористическом плане дагестанских городов. По первичным данным было оперативно реконструирована ее вполне романтическая семейная история: ее мужем оказался 20-летний русский парень, на десять лет ее младше, но уже успевший заслужить авторитет в рядах боевиков своими дарованиями подрывника.
Таких женщин сегодня в Дагестане десятки, если не сотни. При всех остальных своих странностях паспорт, тем не менее, реконструировал самую обыкновенную для дагестанской смертницы биографию.Многие из них свой путь в автобус или метро начинают с того, что становятся спутницами, подругами, женами боевиков — исходя из внезапного внутреннего импульса, который может кардинально изменить жизнь совершенно благополучной молодой женщины, далекой от сколь-нибудь разрушительной доктрины. И, казалось бы, долго не дававшей себя заподозрить в какой-нибудь психической или интеллектуальной ущербности.
Их, как полагают дагестанские эксперты, сегодня десятки. Тех, кто может ими стать, возможно, сотни. Для того чтобы где-то взорвался автобус, достаточно единиц.
И автобус рано или поздно взрывается.
Все начинается в "лесу"
"Лес" — это вовсе не горные лагеря, не схроны и землянки с дозорными и часовыми. Быть в "лесу" можно не выходя из своего дома в Махачкале или Буйнакске или маленьком селении.
"Лес" — это в первую очередь разветвленная инфраструктура. Бизнес, логистика, юристы, IT. У "леса" есть легальное крыло, которое называется "Ахлю сунна валь джамаа", что, в сущности, является самоназванием суннитов — "людей Сунны и общины". Будто по негласной договоренности силовики их не трогают, возможно, чтобы не обрывать возможность какого-то контакта с подпольем. Хотя, конечно, следят.
"Люди Сунны" говорят о том, за что борется "лес". Он борется за "исламское государство". С кем борется? С Россией, которая не позволяет Дагестану жить по шариату. Как можно построить исламское государство внутри светского?
Собеседники задумываются над ответом. Единства нет. Кто-то полагает, что надо отделяться от России. Кто-то, наоборот, полагает, что у идеалов шариата нет границ, и право на исламское государство должен иметь каждый мусульманин.
Примерно на таком уровне разработаны и остальные принципы этого государства. Впрочем, разработчиков, кажется, вполне устраивает, что идея существует только в форме мечты. Потому что мечта на самом деле становится политической технологией.
Государство-химера.
Дагестан всегда был для Северного Кавказа культурным и идейным центром. И очагом. Через Дагестан шел на Кавказ ислам. Дагестанские отличники вместе с бандитами в начале 90-х провернули знаменитую банковскую схему и очень обижались за то, что в историю она вошла под названием "чеченские авизо". А во второй половине 90-х из Дагестана пришло то, что быстро стало называться "ваххабизмом". В Дагестан вытеснялись "замиренные" чеченские боевики вместе с "лесными" традициями, для укоренения которых в Дагестане все было готово.
Однако чеченские идеи Дагестану совершенно не подходили. Сепаратизм здесь прижиться не мог — в республике, население которой состоит из полусотни национальностей, ни одна из которых не имеет контрольного пакета, идея суверенитета звучала синонимом последующей гражданской войны всех против всех.
Многонациональность вообще работала на сравнительный демократизм жизни. Здесь сохраняется, к примеру, невиданная свобода прессы. Каждый центр силы обязан иметь свои рычаги влияния, в том числе и информационного. Правда, это достижение обесценивается регулярными убийствами журналистов, что, являясь обратной стороной медали, делает этот пример дагестанского устройства почти его аллегорией.
Словом, в Дагестане есть реальный политический процесс, есть реальная общественная полемика, здесь не работают социальные лифты, но практически любой человек из элиты сохраняет связь с родовыми корнями и общиной, которая по-прежнему составляет основу дагестанского жизнеустройства и его причудливой демократии.
Война с терроризмом проиграна, как только объявлена.
И "лес" оказывается частью этого общего кипения, в котором уже ничего нельзя отделить друг от друга: бизнес от власти, власть от кланов, кланы от "леса", "лес" от протеста.
И, соответственно, разношерстный протест на любой вкус. Есть те, кого не без некоторого пафоса называют исламскими мыслителями, — интеллектуалы-философы, аспиранты-филологи, и первые из них уходили в лес еще в середине нулевых. Примерно в те же годы ушел в лес уничтоженный в 2010 году в том же Гунибском районе лидер дагестанского подполья Магомедали Вагабов, прежде университетский плейбой и лидер студенческого театра, выбравший себе амплуа классического моджахеда.
Здесь есть те, кто просто мстит, и пелена застилает им глаза. Те, кто скрывается от кровников. Те, для кого "лес" все спишет, в том числе и банальный бандитизм. Те, кому, кроме леса, некуда идти.
Здесь собрались те, кого по совершенно разным причинам — политическим, религиозным, этическим, анархистским, криминальным — не устраивает имеющееся государство. И потому их всех так органично объединяет мысль о государстве другом — исламском. Государстве-мечте. Государстве-химере. И потому совершенно неважно, в каких оно будет границах, как будет устроено и будет ли вообще.
Терроризм без цели
Некоторым из них довольно скоро идея начинает казаться слишком сомнительной, чтобы рисковать за нее жизнью. Их не так мало. Может быть, даже большинство. Но для того, чтобы раз в три года лихорадить страну взрывами в Москве и, например, в Волгограде, многолюдья в "лесу" не надо.
Как объясняли мне дагестанские эксперты, у кандидата в смертники изначально должно быть слабое место, с которого можно начать доверительное знакомство, то есть разработку. "С женщиной в этом смысле легче. Неудачное замужество, болезнь ребенка, а уж если еще и муж, или друг — боевик, погибший или сидящий — мечта вербовщика…".
Вербовщики ходят по университетам, мечетям и дворам. Первичная вербовка — возможно, единственное слабое место в этой цепной реакции, заканчивающейся взрывом. И это, возможно, одна из последних возможностей для спецслужб проявить свой профессионализм. Но даже локальный их успех для террористов означает всего лишь естественную и прогнозируемую отбраковку.
Но если первый этап пройден, шансы предотвратить взрыв устремляются к нулю. Потому что бороться с тем, что лишено практического смысла, практически же и невозможно.
А никакого смысла — политического, военного — во взрыве в метро или автобусе нет. Если, говоря военным языком, речь об уроне мирному населению, этот урон не таков, чтобы заставить противника о чем-то задуматься или что-то пересмотреть. Возможно, понимая это, террористы и не ставят противнику, как это принято у "нормальных" террористов, никаких условий, которые можно было бы обсуждать.
"Имарат Кавказ" — даже не террористический холдинг. Доку Умаров, которого российские правоохранители когда-то вполголоса признавали вполне договороспособным человеком, отнюдь не является авторитетом для всех остальных лидеров боевиков, и эти распри никто из них не скрывает.
Лет десять назад в подполье были люди, представлявшие его значительную часть, и с которыми можно было хоть что-то обсуждать. Сегодня на месте того подполья — "лес", с разными лидерами и еще более разными людьми, многим из которых просто некуда возвращаться, и потому их уже совершенно не волнует идея, за которую они умрут.
Умрут вместе, если получится, с волгоградцами или москвичами. Безо всякого смысла, без прагматического мотива, без вменяемой цели, которые могли бы сделать действия террористов хоть в какой-то степени предсказуемыми и потому предотвратимыми.
С терроризмом можно было бороться во времена Буденновска. Во времена Масхадова. Но способов борьбы с таким терроризмом, который существует не для какой-то, пусть самой жестокой цели, а лишь ради самого терроризма, еще никто не нашел.
И потому уже не так важно, зачем нам показали новенький паспорт Наиды Асияловой. Действительно, какое имеет значение, как ее звали на самом деле?
РИА Новости
"Способов борьбы с таким терроризмом, который существует лишь ради самого терроризма, еще никто не нашел.
Большой войны на Кавказе, на исход которой можно повлиять, нет, а в Дагестане ее и не было. Ту войну, которую ведут террористы, им все равно не выиграть, и они это знают.
Это бессмысленный терроризм. Самый опасный. И, как показал Волгоград, возможно, самый неотвратимый.Взрыв в Волгограде относится к тем новостям, которые обречены долго не сходить с первых полос газет и главных страниц веб-сайтов, но не становятся сенсациями. За три года после домодедовского взрыва россияне будто привыкли к жизни без терактов, но при этом будто не отвыкли от мысли о том, что таковой в любую минуту может случиться.
Может быть, поэтому единственной загадкой, всколыхнувшей воображение обывателя, стал показанный телеканалом НТВ неправдоподобно новый паспорт смертницы, фотографию которого затем в мельчайших деталях стали публиковать интернет-издания и тиражировать социальные сети.
Гунибский район, уроженкой которого по паспорту она является — район с давними террористическими традициями,
Буйнакск — один из самых беспокойных в террористическом плане дагестанских городов. По первичным данным было оперативно реконструирована ее вполне романтическая семейная история: ее мужем оказался 20-летний русский парень, на десять лет ее младше, но уже успевший заслужить авторитет в рядах боевиков своими дарованиями подрывника.
Таких женщин сегодня в Дагестане десятки, если не сотни. При всех остальных своих странностях паспорт, тем не менее, реконструировал самую обыкновенную для дагестанской смертницы биографию.Многие из них свой путь в автобус или метро начинают с того, что становятся спутницами, подругами, женами боевиков — исходя из внезапного внутреннего импульса, который может кардинально изменить жизнь совершенно благополучной молодой женщины, далекой от сколь-нибудь разрушительной доктрины. И, казалось бы, долго не дававшей себя заподозрить в какой-нибудь психической или интеллектуальной ущербности.
Их, как полагают дагестанские эксперты, сегодня десятки. Тех, кто может ими стать, возможно, сотни. Для того чтобы где-то взорвался автобус, достаточно единиц.
И автобус рано или поздно взрывается.
Все начинается в "лесу"
"Лес" — это вовсе не горные лагеря, не схроны и землянки с дозорными и часовыми. Быть в "лесу" можно не выходя из своего дома в Махачкале или Буйнакске или маленьком селении.
"Лес" — это в первую очередь разветвленная инфраструктура. Бизнес, логистика, юристы, IT. У "леса" есть легальное крыло, которое называется "Ахлю сунна валь джамаа", что, в сущности, является самоназванием суннитов — "людей Сунны и общины". Будто по негласной договоренности силовики их не трогают, возможно, чтобы не обрывать возможность какого-то контакта с подпольем. Хотя, конечно, следят.
"Люди Сунны" говорят о том, за что борется "лес". Он борется за "исламское государство". С кем борется? С Россией, которая не позволяет Дагестану жить по шариату. Как можно построить исламское государство внутри светского?
Собеседники задумываются над ответом. Единства нет. Кто-то полагает, что надо отделяться от России. Кто-то, наоборот, полагает, что у идеалов шариата нет границ, и право на исламское государство должен иметь каждый мусульманин.
Примерно на таком уровне разработаны и остальные принципы этого государства. Впрочем, разработчиков, кажется, вполне устраивает, что идея существует только в форме мечты. Потому что мечта на самом деле становится политической технологией.
Государство-химера.
Дагестан всегда был для Северного Кавказа культурным и идейным центром. И очагом. Через Дагестан шел на Кавказ ислам. Дагестанские отличники вместе с бандитами в начале 90-х провернули знаменитую банковскую схему и очень обижались за то, что в историю она вошла под названием "чеченские авизо". А во второй половине 90-х из Дагестана пришло то, что быстро стало называться "ваххабизмом". В Дагестан вытеснялись "замиренные" чеченские боевики вместе с "лесными" традициями, для укоренения которых в Дагестане все было готово.
Однако чеченские идеи Дагестану совершенно не подходили. Сепаратизм здесь прижиться не мог — в республике, население которой состоит из полусотни национальностей, ни одна из которых не имеет контрольного пакета, идея суверенитета звучала синонимом последующей гражданской войны всех против всех.
Многонациональность вообще работала на сравнительный демократизм жизни. Здесь сохраняется, к примеру, невиданная свобода прессы. Каждый центр силы обязан иметь свои рычаги влияния, в том числе и информационного. Правда, это достижение обесценивается регулярными убийствами журналистов, что, являясь обратной стороной медали, делает этот пример дагестанского устройства почти его аллегорией.
Словом, в Дагестане есть реальный политический процесс, есть реальная общественная полемика, здесь не работают социальные лифты, но практически любой человек из элиты сохраняет связь с родовыми корнями и общиной, которая по-прежнему составляет основу дагестанского жизнеустройства и его причудливой демократии.
Война с терроризмом проиграна, как только объявлена.
И "лес" оказывается частью этого общего кипения, в котором уже ничего нельзя отделить друг от друга: бизнес от власти, власть от кланов, кланы от "леса", "лес" от протеста.
И, соответственно, разношерстный протест на любой вкус. Есть те, кого не без некоторого пафоса называют исламскими мыслителями, — интеллектуалы-философы, аспиранты-филологи, и первые из них уходили в лес еще в середине нулевых. Примерно в те же годы ушел в лес уничтоженный в 2010 году в том же Гунибском районе лидер дагестанского подполья Магомедали Вагабов, прежде университетский плейбой и лидер студенческого театра, выбравший себе амплуа классического моджахеда.
Здесь есть те, кто просто мстит, и пелена застилает им глаза. Те, кто скрывается от кровников. Те, для кого "лес" все спишет, в том числе и банальный бандитизм. Те, кому, кроме леса, некуда идти.
Здесь собрались те, кого по совершенно разным причинам — политическим, религиозным, этическим, анархистским, криминальным — не устраивает имеющееся государство. И потому их всех так органично объединяет мысль о государстве другом — исламском. Государстве-мечте. Государстве-химере. И потому совершенно неважно, в каких оно будет границах, как будет устроено и будет ли вообще.
Терроризм без цели
Некоторым из них довольно скоро идея начинает казаться слишком сомнительной, чтобы рисковать за нее жизнью. Их не так мало. Может быть, даже большинство. Но для того, чтобы раз в три года лихорадить страну взрывами в Москве и, например, в Волгограде, многолюдья в "лесу" не надо.
Как объясняли мне дагестанские эксперты, у кандидата в смертники изначально должно быть слабое место, с которого можно начать доверительное знакомство, то есть разработку. "С женщиной в этом смысле легче. Неудачное замужество, болезнь ребенка, а уж если еще и муж, или друг — боевик, погибший или сидящий — мечта вербовщика…".
Вербовщики ходят по университетам, мечетям и дворам. Первичная вербовка — возможно, единственное слабое место в этой цепной реакции, заканчивающейся взрывом. И это, возможно, одна из последних возможностей для спецслужб проявить свой профессионализм. Но даже локальный их успех для террористов означает всего лишь естественную и прогнозируемую отбраковку.
Но если первый этап пройден, шансы предотвратить взрыв устремляются к нулю. Потому что бороться с тем, что лишено практического смысла, практически же и невозможно.
А никакого смысла — политического, военного — во взрыве в метро или автобусе нет. Если, говоря военным языком, речь об уроне мирному населению, этот урон не таков, чтобы заставить противника о чем-то задуматься или что-то пересмотреть. Возможно, понимая это, террористы и не ставят противнику, как это принято у "нормальных" террористов, никаких условий, которые можно было бы обсуждать.
"Имарат Кавказ" — даже не террористический холдинг. Доку Умаров, которого российские правоохранители когда-то вполголоса признавали вполне договороспособным человеком, отнюдь не является авторитетом для всех остальных лидеров боевиков, и эти распри никто из них не скрывает.
Лет десять назад в подполье были люди, представлявшие его значительную часть, и с которыми можно было хоть что-то обсуждать. Сегодня на месте того подполья — "лес", с разными лидерами и еще более разными людьми, многим из которых просто некуда возвращаться, и потому их уже совершенно не волнует идея, за которую они умрут.
Умрут вместе, если получится, с волгоградцами или москвичами. Безо всякого смысла, без прагматического мотива, без вменяемой цели, которые могли бы сделать действия террористов хоть в какой-то степени предсказуемыми и потому предотвратимыми.
С терроризмом можно было бороться во времена Буденновска. Во времена Масхадова. Но способов борьбы с таким терроризмом, который существует не для какой-то, пусть самой жестокой цели, а лишь ради самого терроризма, еще никто не нашел.
И потому уже не так важно, зачем нам показали новенький паспорт Наиды Асияловой. Действительно, какое имеет значение, как ее звали на самом деле?
РИА Новости
Комментариев нет:
Отправить комментарий