Качество против количества...
Никита
Кричевский о либеральном страхе перед мобилизационной экономикой
Фото: Артем Геодакян/ ТАСС
Премьерское откровение «санкции сохранятся десятилетия»
и последующие призывы к министрам
«сконцентрироваться только на наиболее важных направлениях»
бюджетных расходов, исход приближенных
к президенту бизнесменов из инфраструктурных проектов, монополия дочерней
компании «Ростеха» на некоторые виды лекарственного импорта, пролонгация уголовного
преследования псевдолибералов — вот лишь некоторые подтверждения пока
скрытой, спорадической, но, тем не менее, самой настоящей экономической
мобилизации, разворачивающейся в последние дни. Новые свидетельства
не заставят себя ждать, особенно, если пытливый читатель будет
воспринимать экономические вести сквозь мобилизационную призму.
По-видимому, высшее руководство
страны разуверилось в нормализации отношений с Западом,
по крайней мере, в обозримой перспективе. Возможно также, что
в Кремле крепнет уверенность в скором ведении новых,
не в пример более жестких по сравнению с нынешними,
санкций. Что ж, стоять — так стоять.
Немного теории. Одно из определений мобилизационной экономики гласит,
что это «антикризисная экономика, связанная с чрезвычайными
обстоятельствами», причем, первая предпосылка к экономике такого
рода — «наличие угрозы существованию общества как целостной системы».
Оттолкнемся от представленной дефиниции и ответим на три
несложных вопроса.
1. Есть ли в России кризис?
Да, есть. Общеэкономический спад, начавшийся задолго до крымских
событий, финансовые и технологические санкции, в полную силу
введенные после прошлогодней авиакатастрофы под Донецком, снизившиеся цены
на нефть, нарастающая нехватка денег в казне, некомпетентность
(а по мнению коллег — коллаборационизмkhazin.livejournal.com/763610.html) некоторых
членов российского правительства — эти и другие факторы стали
своеобразным бэкграундом, на котором разразился полномасштабный кризис.
2.
Присутствует ли взаимосвязь между кризисом и чрезвычайными
обстоятельствами?
Безусловно. Экономический спад,
начавшийся «до Крыма» и самый настоящий кризис, констатируемый
в России — две разные вещи. Спад перерос в кризис прежде всего
вследствие действия чрезвычайных обстоятельств, в которых оказалась страна.
3.
Видим ли мы угрозу существования общества как целостной системы?
Вне сомнения. Больше того,
присутствует угроза не только для нации в целом, но и для
отдельных социальных страт, таких как президентское окружение или «бесстрашное»
российское чиновничество.
Об экономической мобилизации
пока ничего не слышно? Неудивительно: абсолютное большинство российских
экономистов, не говоря уже о широкой публике, привыкли мыслить
навязанными извне экономическими категориями — ВВП, ценами на нефть,
курсом рубля или объемом иностранных инвестиций, игнорируя очевиднейший
факт — экономический рост последних лет не был тождественен развитию.
Россия росла за счет количественных показателей, не задумываясь
о качественных: о новых производствах, рабочих местах, отечественных товарах
и услугах. Могут ли те, кто когда-то внедрил в общественное
сознание фальшивые, как сейчас выясняется, цели, в одночасье перестроиться
и начать думать (действовать) в категориях качественных,
мобилизационных? Отвечу вопросом на вопрос: а эти люди вообще
понимают, о чем речь?
Общество находится в плену
иллюзий, навязанных теми же псевдолибералами, употребляющими термин
«мобилизационная экономика» в уничижительном ключе и подразумевающими
под ней эрзац командно-административной системы времен сталинских первых
пятилеток, Великой отечественной войны или, что того хуже — неоднократно
встречающуюся в российской истории автаркию. Да что там —
мобилизация в общественном сознании приравнена к национализации
и прочим ужасам тоталитаризма.
Это, разумеется, не так.
Элементы экономической мобилизации хронологически встречаются в новейшей
(заметим, мирной) экономической истории многих стран с вполне рыночной
экономикой в различных вариациях, например:
— Тайваня (создание
в конце 1950-х национального экономического лидера Formoza);
— Китая (события 4 июня
1989 г. на площади Тяньаньмэнь и последовавшие западные
санкции);
— Южной Кореи (финансовый
кризис 1997—1998 гг., беспрецедентный кредит от МВФ в 58 млрд.
долларов, который ценой значительных экономических и социальных потерь,
таких как утрата Daewoo или добровольная сдача в доход государства
ювелирных украшений, был возвращен не через 15 лет, как планировалось,
а всего через три года).
Черты мобилизационной экономики
можно увидеть в недавней истории ФРГ (объединение восточных
и западных земель), Финляндии (статус «одинокой звезды», присвоенный
в начале 1990-х терпящему крушение флагману экономики компании Nokia),
Аргентины (события после дефолта 2001 года), других стран. Так что ничего
предосудительного в экономической мобилизации нет, другой вопрос, что эта
модель «не бьется» с начетническим экономическим мейнстримом (совершенные
равновесные рынки, идеальная конкуренция, государство — «ночной
сторож» и т. п.), но это уже другой разговор.
Экономическая мобилизация —
практически неисследованный экономический феномен, так что «покрутить»
ее в условиях рыночной экономики, тем более, в прикладном
формате российского государственного капитализма — задача не только
занимательная, но и насущная. Последнее вытекает из анализа
первых мобилизационных шагов, а точнее — шараханий российского руководства.
Взять хотя бы последний по времени Указ об уничтожении
запрещенных к ввозу в Россию сельхозтоваров. И дело
не в том, что сжигание продовольствия в стране,
за последнее столетие пережившей несколько эпидемий голода (Гражданская
и Великая отечественная войны, Голодомор, послевоенные засухи, одна
из которых в 1947 г. вследствие невозможности обеспечить
товарное наполнение привела к досрочной отмене продовольственных
карточек). Проблема в том, что запрещенную товарную продукцию можно просто
конфисковывать и в дальнейшем перераспределять среди социальных
организаций, обеспечиваемых за счет бюджета (детские учреждения, дома
престарелых, армейские части, учреждения ФСИН), чем приносить экономию казне.
Еще один пример — снятие ограничений
на импорт мяса птицы из Венгрии. Мало того, что теперь в Россию
хлынет поток курятины из ЕС под лейблом «Made in Hungary»,
а Венгрия очень скоро станет крупнейшим производителем
(и экспортером) птицеводческой продукции, это нож в спину собственным
производителям — не секрет, что российские птицеводы в состоянии
удовлетворить внутренние потребности полностью.
Протекционизм или эффективная защита внутреннего рынка с целью поддержки
развития внутреннего производства издавна считается одним из наиболее
действенных макроэкономических инструментов поддержки национальных экономик.
По пути протекционизма в разное время шли Великобритания, США,
Германия, Япония, Южная Корея, Китай, многие другие страны — результат
во всех случаях был выдающимся. К тому же сегодня Россия
«благодаря» введенным против нее экономическим санкциям может игнорировать
многие нормы ВТО. Почему же Владимир Путин из раза
в разповторяет фальшивый
тезис, что «на внешние ограничения мы отвечаем не закрытием
экономики, мы отвечаем повышением свободы, открытости России«?
Такое впечатление, что
в экономических советниках у власти — сплошь упёртые рыночные
фундаменталисты либо откровенные коррупционеры, как это видно
на «венгерском» примере.
Российская экономика остро нуждается
в мобилизации, альтернативы ей, к сожалению или к счастью, нет.
Но как всегда, мы придем к осознанию этого с неизмеримо
большими потерями, чем могли бы понести сейчас.
Автор —
доктор экономических наук, профессор.
Комментариев нет:
Отправить комментарий